В.Айсин
Прости их

Дверь громко щелкнула зубом замка. Пустая квартира насторожилась, напряглась – сейчас прыгнет и задушит диванными лапами.

– Ну вот, – человек уронил на пол сумку, – господин поручик сдохли-с... Да здравствует... Кто-то да здравствует...

Звуки слов раскачивались в тишине словно на пружинах. Мрачные тучи ходили за окнами. Человек прошел на кухню, оглушительно чиркнул спичкой, поставил чайник.

Сел.

Черные ветки в окне на фоне светлого еще неба казались узорной решеткой. Человек сидел сгорбившись, сложив руки на коленях. Время от времени он вдыхал сгустившиеся сумерки и на выдохе говорил:

– Ну вот... Так...

На большее выдоха не хватало. Чайник пускал под потолок струю пара. Человек выключил газ и снова сел. Он боялся двигаться внутри квартиры. Подумал об этом и хмыкнул: "Псих..." Ничего не менялось вокруг. Часы стучали словно бомба с часовым механизмом.

Вдруг, мерзко взвизгнув, открылась входная дверь. Кто-то вошел. Человек сжался и, не двигаясь, смотрел в черный коридор.

– Ты что?..

Щелкнул включатель.

– Ты что в темноте сидишь? Привет! – гость повесил сумку на вешалку и шагнул в кухню.

Человек постепенно, в ритм ударов собственного сердца, отпускал мышцы.

– Привет! Это ты?

– Да, я.

Гость включил свет на кухне и сел.

Человек расслабился и закинул ногу на ногу.

– Ну как дела? – гость потряс спичечным коробком.

– Дела... Вот сижу – охреневаю.

Гость молчал.

– ...Думаю: сейчас прямо в петлю залезть или малость повременить.

– И что решил?

– Решил повременить.

– Правильно решил.

Помолчали.

– Самоубийство – смертный грех, – гость потянулся и зевнул. – Уныние – тоже.

– Тебе хорошо, ты верующим заделался... А я вот нет. Не могу.

Долго молчали.

– Чай будешь?

– Нет, спасибо. Шеф просил передать, чтоб ты процентовки взял у Митрий Палыча и отнес в клуб...

– Да, я знаю, он записку оставил...

Чайник снова закипел, и человек удивился: он не помнил, когда зажег газ.

– Вот ты говоришь, что смертный грех. А я где-то читал про какого-то там святого, отшельника. Так он повесился, потому что ему, видите ли, стало невозможно находиться в его грязной вонючей плоти. Это как? Прощается?

– Не нам о том судить.

– Ну да.

Гость все время шуршал спичечным коробком.

– И причин-то вроде нет смурять. Что я?.. Чаю налить?

– Нет, спасибо.

За окном чернота неба слилась с чернотой веток.

– За самоубийц молиться очень тяжело, – сказал гость. – Один монах молился. Под утро к нему дьявол явился во плоти. Он хотел перекреститься – руку не смог поднять. Утром встал – весь седой.

– Дьявол с рогами был?

Гость промолчал.

– А ты за меня молиться будешь?

Гость снова промолчал.

– Не будешь?

Гость вздохнул: "Буду".

Снова молчали.

Гость хлопнул ладонью по коленке:

– Ладно. Пойду. Домой еще не заходил.

Они вышли в коридор.

– Ты заходи, – сказал гость.

– Зайду.

Гость снял сумку, взялся за ручку двери.

– А договор-то когда будем подписывать? – спросил человек. – Шеф что-нибудь говорил?

– Ничего не говорил, он через пару недель сам приедет, – гость щелкал кнопкой на кармане куртки. – Ну ладно, пока...

– Ага, давай... Талоны они мне забыли оставить. Чай без сахара пью.

Гость кивнул и потянул ручку двери.

– Ну пока.

– Пока.

Гость ушел.

Человек стоял в коридоре, сгорбившись, руки в карманах. Проковылял на кухню.

– Господин поручик...

Вошел в комнату, включил свет, приблизился к образкам в углу. Задумался. Пробормотал:

– Бог создал землю и увидел, что хорошо...

Он стоял не двигаясь и смотрел прямо в глаза Иисусу. Под окном внятно и громко ругнулся пьяный и забормотал что-то, удаляясь. Человек вздрогнул и вдруг упал на колени:

– Господи...

В глазах стояли слезы, дрогнуло, словно отраженное в воде, лицо.

– Господи! Прости...

Руки оставались в карманах, только сжались в кулаки.

– Прости их, Господи... Прости их...